За день до моего отъезда в Италию Боря Бергер сказал мне: «Можешь хранить секреты? Врачи сказали, что мне осталось три недели». И я все это время ездил и думал о нем, типа времени в поездке мне все меньше и меньше остается, но это только поездка, а вот у Бори...
А вдруг пронесет и страхи окажутся преувеличенными? Боречка любил преувеличивать и делать большие глаза, хотя, как потом оказывалось (совсем как сейчас), все его преувеличения были правдой. Просто Боречка подавал ее всегда так эффектно и с такой небывалой искренностью, что казалось: Бергер опять блажит.
Ему же нравилось удивлять, особенно когда я просил его поберечься и говорил, что он идет по жизни без подстраховки. Боречка затягивался, щурился от удовольствия: да-да, без подстраховки... как канатоходец...
Но надежда все равно была. Тем более что врачи, они же такие дураки и перестраховщики, особенно немецкие. К тому же, они не раз спасали нашего Боречку и подымали его буквально из руин. Поэтому и казалось, что эта игра — смерть догоняет, а Боречка опять убежит и спрячется в своем немецком домике — будет продолжаться чуть ли не вечно и все это не по-настоящему, не всерьез.
Притом что он как-то так неубедительно сказал про эти три недели, что можно было подумать: розыгрыш или очередная бергеровская шуточка (Боречка любил шутить над тем, над чем шутить не принято или даже нельзя). При этом был бесконечно добрым, мягким и даже наивным человеком, хотя и буреломного темперамента: ни в чем не знал удержу, а если входил в раж, остановить его было невозможно. Однажды мы с ним устроили фотосессию на Лычаковском кладбище во Львове. Боречка очень любил это место и скучал по Львову, а умер в Германии....
Боречка, братское сердце, как мы говорили друг другу нежно, братка, немного мне Остапа Бендера напоминал. Он же мог бы его легко сыграть, например, в кино. Или в театре. Только озадачен был этот Бендер не поисками сокровищ мадам Петуховой, но своей творческой реализацией, за которую переживал больше всего. Даже когда придумал Котю, а потом начал делать своих космозиккеров.
Боря вообще мог почти все — столько у него было мощных талантов, которые он разбрасывал не менее мощно. Снимал документальное кино, делал перформансы и скульптуры, графику, шелкографии, плакаты, превосходно писал (но так и не удосужился собрать свои тексты в книгу, хотя постоянно говорил об этом), наконец, был издателем, создавшим мощное, странное и независимое интеллектуальное издательство «Запасный выход».
Там Боречка и издавал других, но не себя. Устраивал шумные тусовки в «Клубе на Брестской», потом уезжал в Германию, чтобы вернуться, снять большую квартиру на Пресне или на Лубянке, чтобы обрасти там новыми друзьями, которые обязательно должны быть все тут рядом. Он же был кипешной, очень веселый и очень бескорыстный, делал красивые, но незаметные вещи типа спичечных коробков со своими логотипами, жестяных коробочек для альманаха, каждую публикацию «Запасного выхода» (это ведь он первым придумал издавать самых интересных блогеров из ЖЖ) окружал массой остроумных и совершенно бесполезных вещей, которые затем растворялись в повседневности.
У него все получалось, когда он делал это для других, но сбоило, когда делал что-то для себя. Только семья, которую он бесконечно любил и ценил, не сбоила: жена и боевая подруга Таня Мун, которой он дорожил больше других, дочка Алиса, успехами которой гордился и хвастал, папа Нафтулла, про которого Боря рассказывал байки, как про большого восточного мудреца, горячо любимая мама...
Боречка поразительно любил жизнь и, как никто, боялся смерти. Рассказывал, что, просыпаясь, каждый день молится, чтобы Бог дал ему еще немного пожить. А теперь вот смерть нагнала его и лишила всех страхов.
Когда мы говорили в последний раз, он попросил меня писать из Италии как можно больше и как можно чаще. Это его отвлекало от... от умирания? Он не так сказал, немного иначе, немного растерянно или стесняясь ситуации, мол, отвлекаюсь, забываюсь, становится как-то легче. Вот я и строчил, как пулеметчик, думая о том, чтобы принести Боречке хоть толику пользы. Может, и преувеличивал...
Теперь вот не знаю, как быть: эффект присутствия вызывать незачем, ездить за себя и за того парня больше не нужно, Боречка умер. Последнее сообщение я написал ему из Ассизи, что, мол, у гроба святого Франциска молился, чтобы ты выздоровел, но это сообщение осталось без ответа, и я боялся узнать, что там с ним теперь происходит.
Три недели — это же совсем мало, такой пустяк, даже меньше месяца, так что в голове не укладывалось, не укладывалось, да так и не уложилось. Вот и вчера весь день думал, почему Боря не отвечает: наверное, он в больнице, но в больнице люди не только умирают, но и поправляются — значит, все не безнадежно, может быть, не безнадежно, и Борька еще нарисуется со своей немного застенчивой и одновременно скептической кривоватой улыбкой, и все будет так, как раньше. Потому что идеалист Боря Бергер был весь про будущее, он давал надежду, поддерживал, укреплял, как мог, в любую минуту готов был прийти на помощь.
Летом мы договаривались встретиться с ним в Польше, где ставили спектакль или перформанс по его работам, но в последний момент он отменил поездку, уже тогда неважно себя чувствовал.
Так и не встретились. Еще встретимся.
