Почти чистая хроника. Работа. Чтение. Погода. Имена, за которыми — неведомые постороннему читателю судьбы (впрочем, все хорошо прокомментировано, а контекст существования автора и его работы объясняет вводная статья Павла Герасименко). Живописец и скульптор Владимир Овчинников (1941–2015), один из самых значительных ленинградских художников-нонконформистов, писал будто нарочно так, чтобы сказать как можно меньше, чаще о внешнем, чем о внутреннем.
«1 мая. Холодный сырой день. Немного писал „Зоопарк“.
7 мая. Сегодня вечером впервые в этом году услышал в Солнечном кукушку. Весь вечер птицы поют просто оглушительно. Читаю „Доминика“».
Рефлексии будто бы минимум. На самом деле она, туго свернутая, часто понятна лишь самому писавшему. Здесь сжаты громадные пласты жизни, их объемы чувствуются по напряжению коротких строчек, да еще по выходящим на поверхность обмолвкам.
«8 мая. Писал „Зоопарк“. Ясный холодный вечер. Птицы почти не поют. Видимо, я весь принадлежу ушедшей культуре, и образы мои в живописи являются лишь для того, чтобы внутренне, через живопись, я мог освобождаться от окружающего кошмара».
В огромной книге-альбоме, по сути, два параллельных дневника: словесный — для себя и образный — картины, графика, скульптуры — вроде бы для других. Кроме того, здесь впервые опубликовано более двух с половиной сотен его графических работ и почти три десятка архивных фотографий, а помимо дневника — воспоминания автора о своей жизни и о друге-художнике Евгении Рухине.
И самое сильное — участки, где словесное и образное пересекаются, слово ловит цвет и линию, почти становится ими. Даже говоря словами, Овчинников мыслит красками: «Ощущение от Нью-Йорка: красно-коричневое, черное и немного белое». Словесные заготовки картин, продолжающие друг друга почерк и рисунок… Графическое и рукописное растут друг из друга, еще не распутали общих корней. Точно так же, как — неразличимые в дневнике — внешняя и внутренняя жизнь.
