В петербургской Галерее Марины Гисич 19 февраля открывается новая выставка Виталия Пушницкого «Ожидание». Накануне этого события художник рассказал о важности живописи, доверии, созерцании и бездействии.
Виталий Пушницкий родился в Ленинграде в 1967 году. В 1994 году окончил графический факультет Академии художеств (Института живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е.Репина Российской академии художеств) как художник книги, вступил в Союз художников.
Работает в графике, живописи, скульптуре и видео, создает инсталляции. За 25 лет участия в выставках в биографии художника насчитывается более 100 персональных и групповых проектов. В 2011 году его проект «Аллергия на пыль» удостоен Премии Сергея Курехина в номинации «Лучшее произведение визуального искусства», а также Премии Французского института. В 2012 году в Московском музее современного искусства прошла ретроспектива «Механизмы времени». Работы Виталия Пушницкого включены в книгу Vitamin P2. New perspectives in painting, выпущенную в 2011 году издательством Phaidon.
Художник сотрудничает с петербургскими Savina Gallery и Галерея Марины Гисич, с московской pop/off/art, с несколькими зарубежными галереями. Его работы находятся в коллекциях Государственного Русского музея, Московского музея современного искусства, Государственного центра современного искусства, калининградской и новосибирской художественных галерей, в частных собраниях в России и за рубежом.
Это ваш третий персональный проект для Галереи Марины Гисич. В чем отличие нынешней выставки от предыдущих?
Любая выставка, хочешь или не хочешь, — это итог. Есть такая вещь, как режим: человек работает, подвигает себя на какие-то действия. Как и все, я, конечно, ленюсь, но не могу себе позволить очень долго ничего не делать: чем больше я отдыхаю, тем больше устаю. Поэтому выставка для меня — это регулярное и завершающее высказывание. Нынешняя выставка не манифест, это, скорее, остановка в пути, позволяющая увидеть себя на очередном перроне, с очередным багажом, накопленным за период работы. Последние год-два я живу в таких обстоятельствах, которые навязывают мне определенного рода размышления: мои бытовые обстоятельства связаны с переездом из квартиры и жизнью в студии, состояние в обществе — с тем, что никто не знает, что делать и что будет завтра. Происходит что-то, чего никто из нас не может понять, и мы с ожиданием смотрим, чем же все это кончится. Масса вещей, которые в начале 2000-х были развернуты, теперь сворачиваются или преобразуются.
На выставке будет прежде всего живопись. Почему?
Все медийные и технологические новшества, какие я могу себе позволить, уже стали банальностью, это довольно скучное развлечение, которое можно увидеть на любой ярмарке. Живопись для меня важна как самый традиционный язык искусства в нашей культуре — в какой-то степени самый реакционный и в то же время один из трудных в работе. Как сказал японский поэт Исса Кобаяси, мужественный ищет новое, а мудрец придерживается старого. Работа с новыми технологиями связывает с большим количеством людей и вещей, которые я сам не знаю и не контролирую, а к живописи я могу в любой момент приступить или отступить от нее, в этом есть определенная честность. Галерея доверяет мне полностью: я сам решаю, что буду выставлять, и в этом большой плюс.
Если это живопись, то есть и сюжет. О чем эти работы?
Две темы — ожидание и студия, которые предстают то в минорном, то в мажорном, то в каком-то еще ключе. Все, что со мной происходит, — это ожидание, ощущение чего-то временного и в то же время бесконечного. Это в природе человека: то мы ждем какую-то дату, то ждем ночи, потом утра, — и если доводить наши ожидания до конца, то в финале мы все ожидаем смерти. С одной стороны, это очень мучительный процесс, но, с другой стороны, в нем есть и приятности: пока ты ожидаешь, с тобой будто бы ничего не происходит — ты брошен в пространство и созерцаешь его, ты в действии и одновременно в абсолютном бездействии. Меня привлекает все, что связано с двойственностью, для всякой позиции я ищу противоположность. Скажем, если я рисую дверь, то на самом деле я рисую зазор между косяком и дверью, потому что закрытая дверь меня не интересует. Мой критерий — несведенность двух элементов. Поэтому, с одной стороны, есть ожидание, а с другой — пространство, в котором я ожидаю. Каждый из нас пребывает в своем микромире. Для кого-то это квартира или офис, для меня — моя студия. Она каждый раз меняется в зависимости от степени ожидания. Иногда у меня такое состояние, что я готов видеть в мастерской лес, и я нарочно превращаю комнату в проросший лес! А бывает, я просто смотрю на грязь и мусор на полу, и тогда они идут в дело.
Как быстро вы работаете?
Самое сложное — закончить. Раньше я подписывал работу и отставлял в сторону, а через месяц мог замазать подпись и опять писать. Сейчас, понимая, что через некоторое время буду неудовлетворен, я не ставлю подпись и переделываю, переделываю, переделываю. Пока работа живет в мастерской, все в динамике.
Вас можно назвать постмедиальным художником?
Да, это так. В общем, не имеет значения, что меня вдохновляет. Это может быть и экран монитора, и вид из окна, и стена с готовой картиной на ней — все это может дать повод к продолжению работы. Важнее отбор, который становится таким же мучительным, как поставить точку в конце работы.
Какие художники интересны вам в последнее время?
Восточноевропейские — румыны и венгры, которые подхватили живопись после немцев. Я увидел их работы и познакомился с ними в 2009 году на выставке Show Me a Hero в лондонской галерее Calvert 22. Мне нравится, как они развиваются: смелость, свежесть. Меня удивило, что многие из них глубоко верующие люди, однако без примеси мистицизма или пафосного идеализма. Религиозность проявляется в их отношении к живописи: все они довольно успешны, но в разговорах не сквозит неприкрытый цинизм — как раз это меня и притягивает.
