Как известно, творческая биография Гриши Брускина примечательна тем, что в 1989 году его работа «Фундаментальный лексикон» была продана на первом московском аукционе Sotheby’s за ошеломительные для позднесоветского времени полмиллиона долларов. Некоторые исследователи называют другие суммы, но это не имеет особого значения: по собственному признанию художника, ему досталась лишь малая часть тех денег.
Киноведа, культуролога Михаила Ямпольского связывают с Брускиным годы дружбы и диалога, ставшего импульсом к написанию этой книги. «Живописный гнозис» состоит из двух статей: в одноименной первой анализируется шпалера «Алефбет», а во второй, куда меньшей по объему, — легендарный «Фундаментальный лексикон». Впрочем, Ямпольский не ограничивается только этими, довольно объемными работами. В поле его внимания попадают инсталляции Брускина «На краю» (2001), «Время «Ч» (2008–2012) и «Коллекция археолога» (2009), визуальные фрагменты из которых также можно найти в книге.
Кажется, Михаил Ямпольский не нуждается в особенном представлении. Вот уже более 20 лет он выпускает в год по крупной работе (книге), не считая статей о кино, литературе и философии. Пару лет назад он стал выступать и с философско-публицистическими текстами, за которые удостоился премии «Просветитель». Очерки Ямпольского привлекли к его работе внимание новой аудитории — молодых художников и гуманитариев. Возможно, на волне этого интереса Ямпольский обратился и к разбору явлений современного искусства, которое, кажется, им до этого почти не рассматривалось.
Вообще, книги Михаила Ямпольского — это констелляции различных способов анализа феноменов культуры, истории, политики и так далее: от культурологии он переходит к точным наукам, от искусствоведческих и киноведческих размышлений — к философским обобщениям. Можно сказать, что в своих книгах Ямпольский предлагает исследовательский опыт, оказавшийся ценным и заразительным для многих: рассматривать кино, литературу, современное искусство и прочее как части единого культурного опыта, которые могут (и должны!) анализироваться на соседних страницах, даже если они созданы в разные тысячелетия.
Подобный подход имеет как сторонников, приветствующих сближение гуманитарной мысли с актуальными культурными практиками и политическими событиями, так и противников, считающих, что при огромном количестве задействованных источников исследования Ямпольского лишены ясной мотивировки и методологии исследования.
В интервью и мемуарной прозе Гриша Брускин неоднократно говорил о важности для него тем еврейской идентичности и советской мифологии (видимо, в смысле Ролана Барта, на которого ссылается и Ямпольский). Как правило, художник посвящает этим крупным темам отдельные произведения, но в то же время они образуют своего рода «код» (как говорит сам мастер), делающий его творчество узнаваемым и в конечном итоге коммерчески успешным.
Гриша Брускин, как и, например, Илья Кабаков, принадлежит к художникам, эмигрировавшим в самом конце 1980-х и довольно быстро осознавшим необходимость построения биографического мифа, который бы выделял их на общем фоне и в то же время не прописывал по ведомству искусства Восточной Европы. Михаил Ямпольский использует это самоописание Брускина и, так сказать, пропускает его через сложную теоретическую конструкцию, в которой историография объединяется с гебраистикой, а Мартин Бубер «безболезненно» соседствует с Карлом Шмиттом. При этом он не ограничивается содержательной стороной произведений, но рассматривает их фактуру, способную сказать исследователю не меньше, чем само изображение (в первую очередь это касается шпалеры «Алефбет»). Намечая отношения между еврейской эсхатологией и советской повседневной мифологией, Ямпольский пишет о богооставленности мира «Фундаментального лексикона» и присутствии Бога в «Алефбете» («шехины талмудистов и каббалистов»).
Углубляя этот тезис, Ямпольский проводит линию от (бесконечно длящегося) апокалиптического времени, в котором пребывают фигуры «Фундаментального лексикона», до мира «индивидуального спасения» еврейского гностика в «Алефбете». В орбиту его рефлексии попадает и историческое измерение, переопределяемое Брускиным в каждом новом произведении (Ямпольский пишет об этом довольно подробно, обращаясь к тексту «О понятии истории» Вальтера Беньямина).
Линия исследования, прочерченная в книге «Живописный гнозис», отнюдь не пряма, но полна ответвлений, создающих отдельное измерение, которое можно назвать просвещенческим. (В скобках отмечу, что оборотной стороной авторской эрудиции оказывается безапелляционность формулировок, часть которых все-таки требует п(р)ояснения.)
То, что в рецензии упомянуто в двух предложениях, в книге раскрывается постепенно и на многих страницах: Ямпольский словно бы стремится назвать/исчерпать все смыслы, которые могло бы иметь произведение.
