Ярослав Козловский: «Не существует ни польского, ни российского концептуализма»

В выставочном центре «Рабочий и колхозница» (входит в Музейно-выставочное объединение «Манеж») открылась первая ретроспектива польского художника Ярослава Козловского в рамках проекта Государственного центра современного искусства «Измеряемое время». Один из ведущих представителей польского концептуализма, участник движения Fluxus, Козловский разбивает сотни будильников и создает инсталляции из старой мебели, чтобы доказать: любые попытки устройства мира обречены на провал. Прямо перед открытием выставки художник рассказал TANR об условности времени, языка и искусства.

Название выставки «Ни Восток, ни Запад, ни Север, ни Юг» ассоциируется с русскими сказочными зачинами «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Подразумевали ли вы такой смысл?

Нет, это, скорее, относится к отрицанию того, что является тривиальным и будничным.

По каким критериям вы выбирали экспонаты для своей первой ретроспективы в России?

Идея была показать перспективу разных опытов, разные стороны моего творчества. Но потом оказалось, что выставочное пространство намного меньше, чем я думал, и многое пришлось сократить.

Вам отказали в экспонировании нескольких произведений. Что это за работы и, как вы думаете, с чем связан запрет?

Для меня это удивительно, потому что мои работы аполитичные и глобальные. Это «Эмпатия господина Гитлера к господину Сталину», «Эмпатия председателя Мао к китайскому народу и наоборот», «Эмпатия Мифа к мифологии» и работа «Мэрилин Монро не ходит по-большому». Может быть, подобные примеры цензуры — знак времени? Это происходит и в России, и в Польше. А история учит, что отсутствие реакции общества в таких случаях может привести к катастрофе.

Зато зрители впервые увидят на выставке серию ваших фотографий. Почему вы назвали ее «Стыд»?

Серия «Стыд» — о ситуации в Польше 1968 года. Во времена правления компартии продолжалась борьба двух политических систем, итогом ее стала депортация поляков еврейского происхождения. Это были люди высокой культуры: профессора, художники, врачи, техническая интеллигенция. В их числе было много моих друзей. Такие антисемитские действия меня возмутили, стало стыдно, что я не еврей.

Многие ваши работы политизированы. К примеру, «Европейские стандарты» или «Зеленая стена за границами политического контекста», которую отказались брать на вашу выставку в Нью-Йорке: боялись, что партия зеленых устроит манифестацию. Есть ли смысл создавать проекты, если известно, что на следующий день их наверняка закроют?

Я же не знал, что выставку закроют. Конечно, проект «Зеленая стена» касался политики, но он ни в коем случае не декларировал принадлежности к какой-то политической партии или к оппозиции. Я противник того, чтобы искусство говорило о политических проблемах напрямую: художник не должен быть инструментом политической борьбы.

Вы писали, что и реакция на акцию «Зона воображения» была неожиданной. Вы просто развешивали по городу таблички с этой фразой…

Меня интересует граница, которая проходит между автономностью искусства и той его стороной, где оно соприкасается с общественными проблемами. Говорить о реальности на языке искусства можно, только если у тебя есть свободное пространство. Мой рассказ о реальности никогда не был дословным, я всегда хотел избежать любой агитации, ангажированности. Воплощением этой идеи стало создание в 1971 году международной сети NET. Я установил письменные связи с художниками разных политических взглядов из разных стран. Это было очень важно: широкая география, разносторонность взглядов.

Правда, при этом там почему-то не было российских художников.

Были! У нас был Илья Кабаков. Почтой мы отправили очень много приглашений, но, видимо, они попали под цензуру, и другие художники их так и не получили. Моя идея основывалась на том, чтобы просто рассылать сообщения по адресам. Итогом стала выставка у меня дома.

И среди гостей не обошлось без полиции. Как они объяснили свой визит?

Оказалось, что кто-то из моих приятелей донес. Они подумали, что у меня создается антигосударственная группа и решили наведаться в гости.

Год спустя в одном из студенческих хостелов вы открыли галерею Akumulatory 2. Там ведь проходила одна из первых польских манифестаций группы Fluxus?

Эта галерея стала продолжением проекта NET. Я искал нейтральное место, чтобы предотвратить конфискацию работ в будущем. Нельзя было больше устраивать выставки в квартире: я жил под наблюдением, шесть лет не мог ни преподавать, ни выезжать за границу.

Вас всегда волновала тема времени: многочисленные часы и будильники в инсталляциях, а еще серия перформансов, где вы эти будильники яростно разбиваете.

Первый из перформансов Continuum прошел в 1976 году, и этот опыт можно назвать «рисунком времени». Сначала я просто зарисовывал мелом таблицу разных дат, а после все стирал. В этом не надо искать какого-то серьезного смысла. Названия серий были связаны с разными сторонами искусства: «Улан и девушка» — с польским искусством, «Леда и лебедь» — с европейским, «Мона Лиза» — с мировым. Будильник в своих перформансах я начал использовать с 1987 года. Кстати, у меня был перформанс и в Музее современного искусства «Гараж». А что касается памяти… Просто в детстве было слишком много плохих событий, и они стерлись из моей головы.

Кстати, о «Гараже». В той выставке The New Decor участвовала ваша инсталляция «Мягкая защита» — газеты в сколах стульев и под их ножками, чтобы держать хрупкое равновесие. Как вы думаете, что сильнее оказывает влияние на общество: искусство или пресса?

В первую очередь наше представление о мире создают массмедиа. Искусству требуется намного больше времени, чтоб его поняли. Ведь оно не связано с каким-то действием самым непосредственным образом. С «Мягкой защитой» случился забавный эпизод. В одной из газет, на которую опиралась ножка стула, была фотография Романа Абрамовича. Опасаясь обидеть олигарха, установщики долго мучились, придумывая, как перевернуть газету.

Художник Андрей Монастырский в одном из интервью сказал, что искусство недопустимо воспринимать как зрелище, развлечение, «у искусства духовно-сакральный смысл». Вы тоже против развлекательной функции искусства, об этом вы писали в эссе Art Realities.

Для меня искусство не имеет сакральных смыслов. У него вообще нет никакой функции. Главная ценность искусства — его бесполезность. Знание об этом дает художнику свободу, возможность говорить о многих материях, что без осознания вот этой бесполезности было бы невозможно.

В числе ваших произведений есть книги — «Грамматика», «Урок», «Реальность». Последняя состоит исключительно из знаков препинания. Интересно, ведь как раз знаки пауз — это универсальный язык, понятный человеку из любой страны. При этом точка, запятая, тире — это ведь всегда пауза. Снова связь со временем?

Эта книга основана на двух разделах, взятых из «Критики чистого разума» Иммануила Канта. Я просто изъял из них все слова, поскольку у слов свои значения, разные для каждого человека. Я оставил только знаки — единственное, что делает текст реальным. Тема времени — важнейшая для меня, это верно, но в данном случае целью было сделать так, чтобы работа не несла смысловой нагрузки, чтобы у нее отсутствовал смысл.

Почему вы не любите, когда вас называют концептуалистом? Тогда в каком направлении вы работаете?

Нет такого направления в искусстве — концептуализм. Не существует ни польского, ни российского концептуализма. Это давняя проблема: существует ли искусство объективно или оно создается кем-то? Малевич был прекрасным концептуалистом, но им также был Пьеро делла Франческа. То, что объединяло всех так называемых концептуалистов, — это интерес к языкам искусства, не скованного никакой идеологией. Задумываясь о том, что такое линия на белой странице, вы становитесь концептуалистом.

Вы преподавали во многих художественных институтах. Интересно, что самый важный педагогический опыт, как вы говорили однажды, был у вас в Замбии. Вам нравится африканская культура?

Это действительно очень важная для меня история, потому что там я мог видеть, как возникал опыт восприятия искусства в стране, где нет искусства. Никто из участников моего курса не заканчивал академии или института, все они были самоучками. Люди стряхивали с себя постколониальный налет, который им в культуре был навязан, а я открывал, готовил их сознание к восприятию чего-то нового. Безо всяких западных примеров. Учил обращаться только к своим культурным корням.

Как вы относитесь к новым медиа?

Медиа всегда «новые». Потому что мы их используем только в тот момент, когда нужны именно такие медиа, а не другие. Существенно лишь то, что мы хотим сказать. Но больше я все-таки люблю рисунок.

Выставка «Ни Восток, ни Запад, ни Север, ни Юг» в выставочном центре «Рабочий и колхозница» работает до 30 ноября.

* Решение о снятии работ было принято новым руководством ГЦСИ